Примерно около 6 часов вечера 29 апреля 1925 года граждане, шедшие в винно-гастрономический магазин, что в Анненковском переулке (ныне ул. Железной дивизии), обращали внимание на небольшой листок бумаги, приклеенный к телеграфному столбу недалеко от третьего отделения милиции. Кто-то проходил мимо, но кто-то и останавливался, пытаясь разобрать выведенные карандашом неровные печатные буквы. А разобрав, как можно быстрее спешил прочь, что не удивительно. «Товарищи! – Было написано на листке. – Нас капиталисты эксплуатируют, нас выкидывают, как собак на улицы. Давайте требовать увеличения зарплаты и уменьшения рабочего дня!»

Листовка провисела на столбе всю ночь и только на следующий день младший милиционер указанного отделения Серегин, в конце концов, ее сорвал и передал начальству – старшему милиционеру Полякову, а тот переправил находку в городской отдел ОГПУ вместе с еще одной такой же. Их, аж восемнадцать штук, тем же вечером – часов в семь-восемь – Поялков лично посрывал с заборов и стен на Новом Венце, на Соборной площади, на Сызранской улице (ныне улица 12 сентября) и собственноручно порвал на мелкие кусочки, оставив одну для передачи куда следует. «Долой жандармов! Да, здравствует рабочий класс!» – взывала уцелевшая рукописная прокламация.

Очередную обнаружили 1 мая на витрине магазина, что на углу улиц К. Маркса и Лассаля (ныне улиц Гончарова и Дворцовой). Еще одна появилась на следующий день, приклеенная высоко на столбе на Новом Венца. От предыдущих она отличалась тем, что была написана на полулисте бумаги красными чернилами с помощью кисти и обведена жирной черной каймой. «Рабочие! Боритесь против своих насильников и угнетателей!» – взывала к горожанам некая «тайная типография».

До 5 мая в городе было обнаружено еще несколько подобных воззваний, расклеенных в разных местах и подписанных неизвестными никому организациями от упоминавшийся уже «тайной типографии» до некоего «Комитета анархистов», проявившего себя прокламацией, снятой с забора на углу Большой Конной улицы и Овражного переулка (ныне ул. Шевченко и Комсомольский переулок).

Одно из воззваний отличалось от прочих тем, что было исполнено почти в двух десятках экземпляров и оказалось довольно пространным: «Товарищи рабочие! Нас капиталисты эксплуатируют, издеваются над нашими сестрами и матерями. Нам не хватает зарплаты на существование. Нас поодиночке капиталисты беспощадно выкидывают из фабрик и заводов

Наши лучшие товарищи – рабочие сидят в тюрьмах! Требуйте свободы слова. Все на улучшение своего положения!

Да, здравствует объединение всех рабочих в один союз для совместного действия против капиталистов. Давайте вольемся в единую семью и выступим совместно против капиталистов.

Давайте требовать уменьшения рабочего дня и увеличения заработной платы.

Долой самодержавие!

Долой кровавых капиталистов!

Да, здравствует коммунистическая партия, защита всех трудящихся!»

Авторство этих призывов брала на себя некая таинственная «Комиссия». Впрочем, таинственной она оставалась недолго.

Дети семьи трудовой.

Очень скоро выяснилось, что «гнездятся» все эти загадочные «типографии», «комиссии» и «комитеты» ни где-нибудь, а в Губернской… совпартшколе 2-й ступени!

В подобные учебные заведения, открытые в России в начале 20-х годов, принимали преимущественно рабоче-крестьянскую молодежь и готовили из нее кадры для культурно-просветительской работы, в первую очередь в деревне. Первая ступень давала будущему функционеру начальную подготовку, а вторая – более основательную и фундаментальную. На нее поднимались люди, имевшие определенный опыт и обладавшие хотя бы основами элементарных научных знаний. Вот среди этих «выходцев из низов» и зрел антисоветский заговор. Плела его анархистская группа, которую организовали курсанты школы: уроженец села Верхние Коки Тереньгульской волости Ульяновского уезда и губернии Григорий Ерин-Кольцов, симбирянин Петр Глебов и Тимофей Баринов, родившийся в Бессоновке Шумовской волости Ульяновского уезда. При этом все трое были далеко не юношами бледными со взором, горящим – всем на тот момент исполнилось по 28 лет и все они уже были отцами семейств. А Глебов, к тому же, успел послужить рядовым сперва в белой, а потом в Красной Армии, и в 1923 году стал кандидатом в члены ВКП(б).

Эта троица, по данным ОГПУ, составляла ядро организации, постепенно обраставшее новыми членами, которых целенаправленно вербовали руководители подполья.

Так, Глебов привлек к нелегальной работе свою девятнадцатилетнюю супругу Иду Христиановну в девичестве Гонштейн, уроженку села Шафкаузен Боратаевской волости Николаевского уезда Самарской губернии, немку по национальности и портниху по профессии. Скорее всего через нее в организацию были вовлечены еще трое работников иглы и ниток – братья Анфимовы. Самый младший – Николай был членом ВЛКСМ и состоял секретарем месткома Союза Швейников. Средний Леонид и старший Василий двадцати пяти и двадцати шести лет соответственно ни к каким партиям не принадлежали и работали портными. Именно в их доме № 78/6 по улице Ленина в первое время подпольщики устраивали свои конспиративные встречи, но потом почему-то перенесли явку в квартиру 5 дома № 18 по Панской улице (ныне ул. Энгельса), принадлежавшую некоему Я.Н. Филиппову, который даже отвел Глебову и Баринову отдельную комнату. Тем не менее, в списке обвиняемых по делу его фамилии почему-то нет.

Впрочем, одними только мастерами швейного дела набор в анархисты не ограничивался. Например, двадцатидвухлетний кандидат ВКП(б) Иван Зиновьев, успевший два года повоевать в рядах Красной Армии, на момент ареста служил агентом (так тогда называли оперативников) уголовного розыска. «Силовиком» – агентом охраны станции Сызрань – был и член ВКП(б) с ноября 1919 г., уроженец села Коки Тереньгульской волости Ульяновского уезда Федор Иванович Инкин тридцати двух лет о роду, имевший на иждивении троих детей.

Заниматься ростом рядов руководители «Анархического комитета» продолжали и после окончания совпартшколы в июне 1925 года, когда Баринова и Глебова направили в Жадовку Карсунского уезда Ульяновской губернии. Первого назначили волостным избачем, то есть заведующим волостной избой-читальней, второго – волостным же просветорганизатором. В Жадовке оба проработали всего месяц, но успели затянуть в свою сеть двадцатидвухлетнюю школьную работницу Машу Манцигину, хотя получилось это не сразу. После первой беседы с Бариновым девушка от участия в организации не то что бы отказалась, но и не совсем согласилась. Пришлось повторить попытку, которая оказалась удачной и вскоре привела юную учительницу на скамью подсудимых.

Из Жадовки выпускники совпартшколы были переброшены в Старую Зиновьевку того же уезда на те же должности. Здесь их тайная деятельность пошла успешнее и вскоре в ряды нелегальной организации влились члены ВЛКСМ: избач села Беклемишева Старозиновьевской волости Василий Котельников и волостной «женорганизатор» Татьяна Осинская, а также волостной библиотекарь Александр Тихов и сын попа Александр Васин.

Впрочем, далеко не все кандидаты в подпольщики оказывались столь же податливыми на сомнительные уговоры. Так один из тех, к кому тоже подкатывали «анархисты» – Виктор Константинович Дивногорский – на следствии показал, что Баринов и Глебов предлагали ему вступить в подпольную организацию. Он отказался, но сумел сделать это так, что не потерял их доверия и из дальнейших разговоров узнал, что в Старой Зиновьевке ряды подпольщиков пополнили Александр Тихов и Василий Котельников. А в Ульяновске в них состоят уже известные нам Иван Павлович Зиновьев, Ида Глебова-Гонштейн и некий Кольцов. А однажды, зайдя к Баринову домой, Дивногорский застал того за сочинением «воззвания, левых коммунистов к рабоче-крестьянской молодежи».

Конечно, при таком уровне конспирации, когда имена участников подполья выбалтываются едва ли не первому встречному, тайная деятельность долго продолжаться не могла. Очень помогло чекистам и то, что в случае удачной вербовки, от вновь вступивших отбирались письменные подписки с обязательством «исполнять все возлагаемые поручения нелегальной организации и бороться против соввласти». Эти доморощенные «обязательства» несли скорее психологический смысл, вынуждая «подпольщиков» всегда помнить о наличии компромата против них. Поэтому и давали их неохотно, а порой и под прямой угрозой со стороны вербовщика. Так, «женогранизатор» Старозиновьевской волости Татьяна Осинская позже утверждала, что злосчастную подписку она дала, испугавшись угроз Баринова. А другой подпольщик – Федор Калемалькин на следствии заявил, что подписался на это сомнительное дело по пьянке, не очень сознавая что делает.

Зато благодаря этим подпискам, обнаруженным при обысках у членов руководящего ядра, чекисты смогли быстро собрать в арестном доме всех семнадцать человек, проходивших по этому делу. Однако, не будем забегать вперед и отметим, что если не брать во внимание вопросы конспирации, то к деятельности своей организации ее верхушка подходила серьезно, подводя под будущие акции некую идейно-теоретическую базу.

Теория.

Главным, если не единственным идеологом Ульяновских анархистов бы Тимофей Баринов – автор целого ряд статей, направленных против действовавшей власти, о чем свидетельствовали уже сами заголовки некоторых его творений: «Проект левых коммунистов», «Для чего нужен НЭП для Совреспублики», «На борьбу!», «Воззвание левых коммунистов к рабоче-крестьянской молодежи», «Ленин для большевиков, как Христос для попов», и так далее. Всего их набралось около двух десятков. Конечно, эти труды не могли быть опубликованы, но они распространялись среди членов организации, как обязательные к прочтению. А обнаруженные при обыске черновики этого «самиздата», написанные рукой самого Баринова, не оставляли ни малейшего сомнения в авторстве всего идейного наследия, кстати, включавшего, кроме статей, еще и стихи. В общей сложности их набралось тоже около двух десятков и были они той же направленности, сквозившей уже в названиях: «Темный уголок», «Утопизм», «Слушай, крестьянин», «Лозунги новых коммунистов», «Домзак», «За народное дело мы, братцы», «Гимн анархистов», «Отпустили народ на свободу», «Донимает районный начальник» и так далее. Присутствовали в поэтическом творчестве Баринова и откровенные призывы к восстанию: «Если хочешь быть свободным, бери оружие. Восстань. Дай свободу людям бедным, верить красным перестань», – взывало стихотворение «Ко всем рабочим и крестьянам».

В копилку вещдоков попала также откуда-то переписанная Тимофеем от руки автобиография анархиста Т.А. Львова и принадлежавшая ему «на паях» с Глебовым книга Прудона «Что такое собственность». Сюда же приобщили и листовку с воззванием «Комитета анархистов», «бороться против существующего строя», снятую в мае 1925 года с забора на углу Большой Конной улицы и Овражного переулка. Как показала почерковедческая экспертиза, написал ее лично Тимофей Баринов.

Практика

Самой шумной, заметной и, пожалуй, самой удачной акцией «Анархического комитета» стала упоминавшаяся уже «листовочная акция» апреля-мая 1925 года, когда верхушка организации еще пребывали в стенах совпартшколы.

Однако основная их деятельность проходила в тишине конспиративных квартир. На секретных заседаниях ульяновские подпольщики обсуждали вопросы тактики и способы борьбы их анархистской организации с властью. В виду возможности и даже допустимости вооруженных методов, встал вопрос о приобретении оружия. Эту миссию возложили на агента угрозыска и члена организации Ивана Зиновьева, полагая, что при его должности сделать это будет нетрудно. Впрочем, и остальные от выполнения этой задачи не освобождались. В результате на вооружение группы поступило сначала две финки, доставшиеся Баринову и Глебову, а потом – два револьвера. Один – системы «Кольт» с четырнадцатью патронами, в том числе одним разрывным, второй – системы «Стеер» с девятью боеприпасами. Оба ствола и патроны, привезенные им с польского фронта, в арсенал организации, внес один из братьев Артемьевых

Окончив учебу, в июне того же года, Баринов и Глебов, как уже говорилось, были направлены сначала в Жадовку, а потом переброшены в Старую Зиновьевку тоже Крсунского уезда на аналогичные должности. На новом месте приезжие культработники сумели вовлечь в свои ряды местных коллег: избача, «женорганизатора» и библиотекаря, таким образом взяв под контроль, по сути, всю культурно-просветительскую работу в волости, а затем принялись исподволь агитировать крестьян и, в первую очередь, молодежь в антисоветском, анархическом духе, «в корне извращая все мероприятия Соввласти». В частности, Баринов, в присутствии деревенской молодежи неоднократно совершал демонстративное «надругательство над портретами вождей Революции: Ленина, Зиновьева, Сталина, Крупской, Каменева и др., называя их всех шпаной и нецензурными словами. Был даже и такой случай, когда Баринов сорвал портрет Ленина со стены и бросил его на пол».

Подобные выходки и очень подозрительные речи представителей волостной культурной «элиты» не могли не насторожить местную власть, и та приняла меры. Нет, никого не арестовали, а по инициативе Старозиновьевского волисполкома вся эта кампания была отстранена от занимаемых должностей и рассеяна по просторам губернии. На старом месте и прежней должности остался лишь двадцатичетырехлетний выпускник Симбирского духовного училища Александр Виссарионович Тихов. Возможно, свою роль в этом сыграла его служба в рядах Красной Армии в 1920-1922 годах, где он также заведовал библиотекой. Осинскую уволили. Глебова перевели в Ульяновск и назначили в Губфинотдел агентом налогового управления. И лишь Баринова отправили в Ардатовский уезд волизбачем Чамзинской волости.

Однако, и очутившись в одиночестве среди абсолютно незнакомых ему людей, он не отказался ни от своих взглядов, ни от своей нелегальной деятельности.

Позже один из свидетелей – Сергей Степанович Тюрин – вспоминал, что каждый раз заходя в Чамзинскую волостную избу-читальню, он обращал внимание на то, что среди разложенной по столам литературы были толстовские книги, которые он приказывал Баринову убрать. Тот, вроде бы подчинялся, но едва Тюрин уходил, они появлялись там вновь. На вопрос проверяющего, где он их берет, избач отвечал уклончиво.

А Елизавета Борисовна Анастасьева, оказавшись в волостной избе-читальне 17 апреля 1926 года, собственными ушами слышала, как беседуя с крестьянами, Баринов открыто говорил о том, что Советская власть мужику ничего не дает, и что ее представители, а также члены ВКП(б) по сути те же дворяне…

Не оставлял сельский теоретик-анархист и попыток привлечь новых сторонников, чтобы создать ячейку и в Чамзинке. Однако на этот раз с вербовками не заладилось. Так, Георгий Косов на следствии рассказал, как однажды после спектакля в клубе к нему подошел Баринов и предложил идти домой вместе, а по пути пригласил заглянуть к нему на квартиру. Здесь, заведя беседу о напечатанном в «Крестьянской Газете» письме красноармейца Калинину, Баринов поинтересовался мнением гостя по этому поводу. А, уловив, в полученном ответе «явную недоброжелательность к советской власти», предложил Косову вступить в подпольную организацию левых коммунистов-анархистов, дав об этом соответствующую подписку. На вступление гость согласился, но ничего подписывать не стал и тут же сообщил о странном разговоре в Чамзинский волостной комитет.

Другой несостоявшийся инсургент Михаил Кузнецов поведал чекистам о том, как после непродолжительного знакомства они с Бариновым, прогуливаясь вдоль железнодорожных путей, вели беседы на политические темы. Мысли, которые высказывал при этом Кузнецов, видимо, позволили выпускнику совпартшколы сделать вывод о том, что собеседник советскую власть недолюбливает. А коли так, то почему бы ему не вступить в организацию левых коммунистов-анархистов? Предложение было встречено с пониманием, после чего Баринов рассказал, будто их организация есть еще и в Саратове, а в Ульяновске членами Комитета, кроме него, состоят Кольцов, Сергеев и Глебов. Сам же он располагает некими рукописными трудами антисоветского содержания, часть которых обязательно даст почитать новообретенному соратнику.

Обо всем услышанном недовербованный подпольщик тут же сообщил куда следует, и на суде остался в числе свидетелей.

Но, как говорится, старый друг лучше новых двух – не сумев пока привлечь в организацию свежие силы, члены «Комитета анархистов», оказавшись в отрыве друг от друга, старались поддерживать связь и вели активную переписку, причем не абы какую, а шифрованную, используя простенький шифр, так называемую «ма-ле-фи-со-ху» суть которой заключалась в замене гласных буквы согласными.

Из попавшего чекистам в руки богатого эпистолярного наследия, они узнали о том, что в Москве якобы активно работает аналогичная подпольная организация, а Баринов агитирует против Соввласти не только посетителей своей читальной избы, но и пассажиров на станции Рузаевка, где его однажды чуть не поймали.

О том, что организация в Ульяновске растет и в нее уже входит шесть человек. А вот в Сызрани пока дело плохо, потому что умер товарищ Инкин, из-за чего тамошняя ячейка разваливается. К тому же у подпольщиков пока очень мало оружия, которое необходимо раздобыть. Есть только две финки – у Баринова и Глебова.

Нашлись в переписке и два фактически анонимных письма за подписями «Левист Львов» и «Буранов-Михайлов», адресованных ответственному секретарю Ульяновского Губкома ВКП(б) Верстонову, которого авторы называли губернатором, а партию и Советскую власть – кровососами и кровопийцами. По заключению графологов, одно послание было написано рукой неутомимого Баринова, а другое вышло из-под пера Кольцова.

Кроме писем друг другу, в обширной переписке обнаружились и весьма пикантные документы – заполненные лично Барновым его автобиография и заявление о вступлении в… кандидаты ВКП(б), аналогичные бумаги на имя Василия Анфимова и два заявления его младшего брата Николая о желании поступить в двенадцатую школу Комсостава РККА.

В общем, недостатка в уликах у следствия не было, и все благодаря самим обвиняемым.

Результат.

Первым арестовали Баринова. Это случилось 20 апреля 1926 года. В том же месяце взяли Васина, Котельникова, Манцигину, Кольцова, братьев Анфимовых и Глебова. Его молодая супруга Ида Гонштейн пробыла на воле до 17 мая. В те же дни за решеткой оказались Тихов, Сергеев, сотрудник уголовного розыска Зиновьев, Калемалькин, Борисов и вроде бы умерший Инкин.

На воле осталась лишь Татьяна Осинская.

Заключение по этому делу № 275, составленное 2 сентября 1926 года заместителем прокурора Ульяновской губернии Корнеевым, заканчивается такими словами: «Обвиняемые <…> по ДОБРОВОЛЬНОМУ желанию вступили в вышеозначенную нелегальную организацию, именуемую «левые коммунисты-анархисты» в целях свержения Соввласти, что предусмотрено ст. 60 УК.

Имея в виду, что организация группы анархистов, распространение нелегальной анархистской литературы и участие в ней остальных в целях свержения существующего строя, является, бесспорно установленным, но что к уличению некоторых в судебном порядке недостаточно собранного материала, благодаря чему часть обвиняемых в суде может быть оправдана, что, безусловно, неблагоприятно отразится на политическом состоянии губернии, я, на основании § 4, п. А и § 9 «Положения ЦИКа СССР от 28/III-1924 г. и § 16 Инструкции от 1/XI-22 г.

П О Л АГ А Л Б Ы:

С возбужденным Ульяновским ГОООГПУ ходатайством о рассмотрении настоящего дела во внесудебном порядке и о высылке вышеназванных обвиняемых, согласиться».

Никаких сведений о дальнейшей судьбе Ульяновских подпольщиков в деле нет. Поэтому далее мы вынуждены окунуться в область догадок и предположений. Итак, статья 60 УК РСФСР, которую вменяли арестованным, карала за «участие в организации, действующей в целях совершения преступлений, означенных в ст.57-59 Уголовного Кодекса». Смотрим указанные пункты: Ст. 57 – «Контрреволюционным признается всякое действие, направленное на свержение завоеванной пролетарской революцией власти рабоче-крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР Рабоче-Крестьянского Правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к ее свержению путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и т.п. средствами».

«Применяем» прочитанное на нашу ситуацию и видим, что действия Баринова и его команды почти идеально вписываются в часть первую приведенной статьи, поскольку члены организации действительно и целенаправленно стремились к «свержению завоеванной пролетарской революцией власти рабоче-крестьянских Советов», чего в общем-то и не скрывали.

Идем дальше – ст. 58 УК: «Организация в контрреволюционных целях вооруженных восстаний или вторжения на советскую территорию вооруженных отрядов или банд, а равно участие во всякой попытке в тех же целях захватить власть в центре и на местах или насильственно отторгнуть от РСФСР какую-либо часть ее территории, или расторгнуть заключенные ею договоры». Ну, здесь, пожалуй, мимо ­ никаких связей, арестованных с заграницей следствие, не выявило.

И, наконец, статья 59: «Сношение с иностранными государствами или их отдельными представителями с целью склонения их к вооруженному вмешательству в дела Республики, объявлению ей войны или организации военной экспедиции, равно как способствование иностранным государствам уже после объявления им войны или посылки экспедиции, в чем бы это способствование ни выражалось». Ни в чем подобным ульяновские коммунисты-анархисты также замечены не были. Значит, применение к ним и этой статьи можно исключить.

Таким образом, остаются лишь сугубо внутренние действия, направленные на свержение Советской власти, то есть часть первая статьи 59. И здесь в Кодексе опять содержится отсылка, на этот раз к части 1 ст. 58, где говорится о наказании, предусмотренном за подобное преступление. А это, между прочим, высшая мера и конфискация всего имущества. Но! «С допущением при смягчающих обстоятельствах понижения наказания до лишения свободы на срок не ниже пяти лет со строгой изоляцией и конфискацией всего имущества. Однако, «при установлении судом неосведомленности участника о конечных целях означенного в сей статье преступления», приговор мог быть еще мягче ­ - до трех лет заключения.

Но направлять дело в суд прокурор, как мы помним, опасался из-за слабой доказательной базы в отношении ряда фигурантов и большой вероятности их оправдания, а потому согласился с предложением горотдела ОГПУ рассмотреть собранный материал во внесудебном порядке, то есть самим ОГПУ, благо такие полномочия у чекистов тогда были.

Например, 9 марта 1922 г. Политбюро ЦК РКП(б) предоставило «органам» право «непосредственной расправы в отношении лиц, уличенных в вооруженных ограблениях, уголовников-рецидивистов, пойманных с оружием на месте преступления», а также ссылать в Архангельск и заключать в тамошний лагерь не только уголовников-рецидивистов, но и подпольщиков – анархистов и левых эсеров. Как раз наш случай.

31 июля 1922 г. ГПУ был подготовлен и направлен в Политбюро проект постановления, в котором предлагалось создать Особое совещание из представителей НКВД и НКЮ с утверждением его состава Президиумом ВЦИК. В том же году предложение было реализовано учреждением «Особое совещание при Коллегии ГПУ» (ОСО), имевшим право приговаривать к ссылке или высылке из пределов РСФСР на срок до 2 лет «за антисоветскую деятельность, причастность к шпионажу, бандитизм и контрреволюцию». Высланный должен был находиться под гласным надзором местных органов ГПУ, которые определяли и место его жительства в районе, куда он поступал согласно указаниям Особого совещания.

В 1924 году ОСО получило право приговаривать к заключению в лагерь на срок до 3-х лет.

Полномочия по вынесению смертных приговоров Совещание получило лишь на время Великой Отечественной войны. В рассматриваемый же нами период приговаривать к высшей мере мог только суд. Но из-под него обвиняемых вывели сами чекисты и поддержавший их прокурор. Так что максимальное наказание, грозившее Баринову и его сообщникам – это высылка сроком до двух лет или трехлетний лагерный срок что, скорее всего, они и получили.

Так завершил свое существование ульяновский подпольный Комитет Анархистов.

Источники:

ГАНИ УО Ф. 1, оп. 1. Д. 1077. Л. 21 - 28,120-126.

https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki

Владимир Миронов